— Просто скажи, для чего все это?

— Ты знаешь. В мире есть мера божественного, так или иначе кто-то должен будет завладеть этой нишей. Часть эволюции. Если есть деревья, то рано или поздно должны появиться птицы. Если в мире есть возможность стать богом, кто-то станет им. Кто-то или что-то.

— И что дальше? Снова остановится эволюция?

— Нет, почему же? Будет новый уровень, новый уступ. Невозможно найти аналогию с предыдущими этапами. Обязательно будет ниша, которую нужно будет занять, чтобы выжить и не превратиться в тупиковую ветвь. Просто после определенного этапа… — Она замолчала, словно размышляя над следующими словами. — На определенном этапе твой следующий рывок, твой следующий уровень зависит уже не совсем от тебя. Скорее, от твоих дел.

— Как это?

— Понимаешь, если… — Она снова замолчала. — Если люди не найдут в себе сил… Если никто не сможет перейти в себе этот мост… Мост человека, мост к Сверхчеловеку. Боги станут такой же тупиковой ветвью эволюции, как и люди. Последних кто-то будет пасти, а первые так и сойдут со сцены куда-то в темноту зала.

— То есть люди — это ступень эволюции богов?

— От этого никуда не уйти, в таких вопросах все сильно взаимосвязано, спутано, проникает друг в друга. Боги, как новая ступень для людей, и люди, ставшие богами, как результат и предназначение богов… Я даже не знаю, что будет дальше. Вселенная очень велика и, к тому же, все еще расширяется.

За окнами бежала, ночь. Колеса равномерно стучались в стыки рельс, видя в этом некий скрытый смысл. Шаманский танец железа с железом:

— Вы кто?

— Мы колеса. А вы?

— А мы рельсы.

— Как это — быть рельсами?

— А как это — быть колесами?

— А какими они будут?

— Кто?

— Какими богами будут люди?

— Люди богами не будут. Точнее, люди во множественном числе. Богами станут лишь немногие. Хотя и этого будет достаточно для толчка. В общем, какая разница, какими… Это будет совсем другое время.

— Я не смогу… — мне показалось, что когда я это сказала, поезд дрогнул и сбился со своего ровного ритма. — Я не смогу стать Сверхчеловеком.

Она молчала.

— Во мне слишком много от человека, он давит мне на плечи, пытается прижать к земле, ловит стрелы моей тоски…

— Я знаю, — тихо сказала Она, и легкое дуновение ветра коснулось моих волос сзади. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не обернуться, не упасть ей на грудь и не разреветься. — Я знаю, что ты не станешь Сверхчеловеком, твое предназначение в другом. Поверь мне, милая, тебе не стоит расстраиваться. Твоя роль гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Ласковый ветер гладил мне волосы и лицо. От этого становилось легче, спокойней. Хотелось свернуться калачиком и дремать, нежась в этих теплых струях.

— Спи… У тебя будет трудный день… У тебя будет трудное время… Ты сама узнаешь, что нужно делать… Тогда, когда это будет нужно… Спи милая…

Нежный ветер. Перестук колес. — Вы кто? — Мы рельсы…

Справка.

Объект: Система

Источник: Общий Информационный Канал Begin

“Идея о возможности жить без какой-либо Системы является одной из утопических форм мысли нынешнего тысячелетия. Основа этой идеологии — желание вырваться из круга обыденного, опостылевшего быта, испытать новые, неизведанные доселе ощущения. Многим кажется, что они смогут достичь большего, просто преодолев стройную структуру законов и бытовых условностей, которые окружают их в повседневности. Отказаться от соблюдения законов, от стандартов и стать вне общественной морали — вот что сейчас преподносится как житие “вне Системы”. Многое из этого далеко не так ново, как стараются представить новоявленные философы и пророки. Большая часть подобных идеологий откровенно выдрана с корнем из трудов философов прошлого, различных анархистов и социалистов, чье направление в философской науке давно признано тупиковым и бесперспективным. Подобная реставрация этих замшелых и разваливающихся на глазах зданий не приведет ни к чему, кроме разочарований и депрессий той группы людей, что пошла на поводу у узколобых знатоков философских несуразностей.

Следует отметить одну печальную тенденцию, свойственную этим “лидерам”, — страсть к разрушению. Хотя сказать так, значит польстить им. Не страсть, а страстишка, не больше. Они готовы уничтожать и ломать, но совершенно не задумываются о том, чтобы что-то построить хотя бы на руинах столь ненавистного им общества. Жить вне Системы для них — это всего лишь отказаться от привычного, от законов и писать на линованной бумаге поперек. Подобные взбрыки могут объясняться лишь невысокими умственными способностями и разнообразными отклонениями, заниматься которыми пристало бы психиатрам.

Неспособность подходить к процессу креативно, созидательно и позитивно точно характеризует таких идеологов “новой эры”. Под маркой свободы от Системы нам преподносится в большинстве случаев элементарный асоциальный психоз, означающий неспособность индивидуума успешно ужиться в обществе, которое его окружает. Удел неудачников и дремучих асоциалов…”

Из статьи доктора социологии Йельского Университета Линдона Ваксберга. Доклад на ежегодном симпозиуме по прикладной социологии в Генуе.

Примечание: “В этой статье, профессор впервые употребил слово “система” с заглавной буквы, как самостоятельное явление”. End

Часть 4

АНТРОПОТЕХНИКА

Париж был веселым городом. Не таким, как, скажем Рио-де-Жанейро в период нескончаемого карнавала, не таким, как Нью-Йорк во время празднования Нового года. Париж был просто веселым. Не буйным, не панибратским. В воздухе витало ощущение радости, свободы и, вместе с тем, спокойствия, надежности, свойственным, наверное, всей современной Европе. Перемешанная до однородности, взболтанная, взбитая, как гоголь-моголь, разноцветная Европа приобрела какой-то общий для всех городов запах, цвет и даже язык. Молодежь во всех странах Старого Света все больше и больше экспериментировала с родной лингвистикой, вплетая заимствования в свою речь, как ленту в косу. Иногда это смотрелось гармонично, иногда нелепо. Что-то приживалось, что-то нет, а иногда казалось, что, переехав из Берлина в Лондон, ты никуда не переезжал, а так и остался среди буйства евростандарта в архитектуре, строительных материалах, еде, одежде. Даже язык и культура разных стран все стремительней сдвигались в область усредненной культуры и усредненного языка. Чтение Шекспира на языке оригинала становилось все большим и большим подвигом, и постепенно такое умение делалось достоянием особо ученых мужей, тигров библиотек или обыкновенных чудаков, которым было все равно, что делать, лишь бы пооригинальней.

Париж был веселым городом, беззаботным, легким. Может быть, это была его последняя линия обороны. Последняя армия, которая никак не хотела сдаваться.

Таксист, который меня вез, был араб с традиционным именем Али на беджике. Это вполне привычно смотрелось как в Дели, так и в центре Европы. Наверное, так же естественно смотрелись дворники-татары в Москве начала двадцатого века. Профессиональная ниша, почти целиком занятая эмигрантами из неблагополучных стран, — явление естественное для больших государственных образований.

В салоне пахло благовониями, но после Индии я почти этого не ощущала.

— Мадам желает гостиницу? Дорогую или подешевле?